21 марта, 9, 17, 30 апреля Театр им.В.Ф.Комиссаржевской представляет премьеру спектакля по мотивам пьесы А.Н.Островского «На каждого мудреца довольно простоты». Почему сегодня возникла эта пьеса, какие коды просвечиваются в ней сквозь века – об этом мы побеседовали с постановщиком спектакля – АЛЕКСАНДРОМ БАРГМАНОМ
— Каждое время открывает одно и то же произведение, одну и ту же пьесу по-разному. Как открылась сегодня Вам пьеса «На всякого мудреца довольно простоты?
— Когда я перечитывал пьесу Александра Николаевича Островского «На всякого мудреца довольно простоты», то поймал себя на мысли, что заново ее открываю. У меня остались какие-то воспоминания студенческие, но было новым всё. К своему счастью, я видел спектакль Георгия Товстоногова в БДТ с Валерием Михайловичем Ивченко, Евгением Алексеевичем Лебедевым, Олегом Валериановичем Басилашвили, Валентиной Павловной Ковель (она играла Манефу). Помню, что это было театрально, ярко, смешно, остро. Выделанные, вытканные актерские работы. Восприятие было восторженным, но, скорее, созерцательным.
Когда я сейчас перечитал эту пьесу, все равно отнесся к ней отстраненно, восторгаясь смысловыми рифмами с сегодняшним днем. И эти рифмы в меня попали – ярко, сильно, пронзительно; быстрее, чем увлечение персонажами, чем желание их изучать, разгадывать, исследовать.
— Есть ли обособленность, отличие этой пьесы от других в ряде произведений автора?
— В отличие от других пьес Островского, здесь никому не сочувствуешь, не проникаешься состраданием, ни за кого не переживаешь. И, поскольку в этой пьесе нет авторского сострадания, то нет и темы любви, которая почти везде и всегда есть у Островского. Здесь она — исковерканная, продажная, — едва-едва мелькает в теме Курчаева и Машеньки, и то на дальнем плане… Александр Николаевич и не преследовал цель встраивать эту пьесу в канву своих «арок»: мы знаем, что у него есть пьесы Замоскворечья, пьесы про купечество, про провинциальную Россию, есть цикл театральных пьес, есть поздние – горькие пьесы…. Для меня пьеса «На всякого мудреца довольно простоты» никуда не встраивается. Это какая-то отдельная хлесткая, беспощадная, несвойственная Александру Николаевичу тональность. Кто на него повлиял в момент создания пьесы — то ли Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, с которым в этот период он был очень близок; может быть, Николай Васильевич Гоголь (в пьесе есть явные переклички с «Ревизором»), произведения которого он очень любил; Александр Васильевич Сухово-Кобылин – не знаю, кажется, все они. Это, конечно же, отразилось в пьесе.
— Чем вас зацепила, заинтересовала эта пьеса?
— Я, думая про пьесу, пытался понять, за кем я слежу, кто «машинист», что за «музыку» слышу, с кем еду, иду и….никак не мог найти. Понятно, что я должен идти за Глумовым, но он мне неприятен. Он описан Островским беспощадно: это молодой талантливый человек, карьерист, который закабален собственной бедностью, безвыходностью своей жизни. И вот в один прекрасный момент он начинает встраиваться в существующий контекст: производит определенную работу, идет в свет, в элиту, где дворянство, чиновничество, купечество, представители министерств живут по своим законам так называемой взаимовыручки, извлечения пользы, укрепления позиций. Глумов выстраивает себе карьеру, обеспечивает женитьбу на самой богатой невесте в Москве… Параллельно он ведет дневник: «всю желчь, которая будет накипать в душе, я буду сбывать в этот дневник, а на устах останется только мед. Один, в ночной тиши, я буду вести летопись людской пошлости. Эта рукопись не предназначается для публики, я один буду и автором, и читателем. Разве со временем, когда укреплюсь на прочном фундаменте, сделаю из нее извлечение». В конце концов, я уцепился за эту глумовскую идею и понял, что если изменить взгляд на мотивы, на причины его «выхода в свет» — становится интересней. То есть, Егор Дмитрич это делает не для того, чтобы разбогатеть и выстроить свою жизнь в новых условиях, а вероятно, для того, чтобы когда-нибудь, когда он прорвется наверх, многое опубликовать и предать огласке. У него совершенно другая сверхзадача, не направленная на самого себя.
— То есть в пьесе закодированы какие-то тайны?
— В пьесе есть еще один важный мотив — таинственным образом пропавший отец. Понятно, что он умер, но кем он был — неясно. Можно найти несколько подсказок про отца, про студенческие кружки, куда Глумов был вхож, про то, что у него были стычки с полицией… То есть идея моя по поводу Глумова связалась с мщением. И, в этот смысле, его намерения благие, но спорные, потому что «благими намерениями вымощена дорога в ад», или «в бою все средства хороши», но ведь это не совсем так, верно? То, на какие сговоры он идет с совестью, делает его «предприятие» очень сомнительным. Получается, что в этой логике он предает друга, становится любовником Мамаевой, влюбляет ее в себя, совершает огромное количество бессовестных, бесстыдных действий. В результате, ближе к финалу мы обнаруживаем, что он разваливается, потому что человек, вступивший в сговор с дьяволом, не может выстоять, он САМ становится «Драконом» и это его разрушает. Он не просто карьерист, а талантливый человек, который таким изощренным и странным способом пытается перевернуть мир… Но даже если Глумов проиграл (сошел с ума, умер) — сочинять спектакль, думая о его утопичной попытке — не мало.
На сдаче макета вы с художником рассказывали о неком бумажном мире-главном принципе сценографии в этом спектакле…
Всё, что мы видим — дневник Глумова, его дни, записи, взгляд на… Мы словно «перелистываем» страницы. Анастасия Пугашкина — художник нашего спектакля развила эту идею: на сцене — бумажный мир, мы ходим по страницам дневника… Поэтому декорации из бумажной фактуры: сначала это белые листы, а затем, когда дневник пропадает – все «обугливается».
— То есть Глумова окружают, по сути, некие маски? Или все-таки люди?
— Это не маски и не субъекты насмешек, это тоже люди… У Мамаевой – трагедия любви последней и настоящей… Что ей остается? Только мстить.
У других – свои обстоятельства. Они люди, полные страхов перемен и в политическом, и в метафизическом смысле. Кто-то не хочет стареть, кто-то затаился, кто-то консерватор, кто-то либерал, конформист и пр. Глумов, как человек безусловно талантливый в каждом из них что-то оживляет, воскрешает, придает новый смысл их жизни, возбуждает воспоминания, дает жизненную энергию. Своим появлением в этом разномастном мире он оживляет его.
— Можно ли говорить о том, что в вашем спектакле с появлением Глумова люди начинают что-то понимать и падают в «колодец отчаяния»?
— Если бы «мудрецы» что-то поняли и «упали в колодец» отчаяния — я был бы рад. Но вся горечь этой пьесы в том, что они никуда не падают, что и убивает Глумова. Ничего нового после обнаружения дневника не происходит, ничего нового они про себя не узнают, и друг о друге не узнают. И этот дневник для них – ничто, его обнаружение — лишь повод изгнать этого парня, который был им полезен, который много сделал нужного или важного, или нового (написал трактаты, подарил «огонь любви» и т.п.). Да, Глумов – талантливый человек, но держать его при себе пока (ключевое слово – пока) не нужно. А потом они в конце пьесы говорят, что позовут, вернут его скоро…
— Где же в этом спектакле свет?
Главное знать или верить, в то, что он есть. Так что попытка Глумова (в нашем спектакле) пусть даже утопичная — важна.
Все, о чем я говорил выше, не исключает острой формы спектакля, его музыкальности и зрелищности, конечно.
— Что вы ждете от зрителя?
— Что я жду от зрителя? Бесстрашия, открытости, внутренней работы.
Фото — Театр им.В.Ф.Комиссаржевской
Подписывайтесь на наш канал в Яндекс. Дзен
Подписывайтесь на наш новый видеоканал Дипломатрутубе. Shorts
Подписывайтесь на наш видеоканал Дипломатрутубе
Рутубе — https://rutube.ru/channel/24232558/