Недавно в свободном пространстве-кафе «Каледонский Лес» в Санкт-Петербурге прошел первый вечер Поэзии Периода Полураспада, на котором выступал создатель и автор Поэзии Юлия Черненко – или Грау из Dark Romantic Club. По крайней мере, она сама себя зовет именно Грау, стараясь не привязываться к официальным именам и регалиям.
«Я пишу стихи 13 лет. Больше половины жизни. Это уже диагноз», – шутит она в паузах между стихами.
Со второго этажа «Каледонского леса» свешиваются люди, которым интересно не только послушать, но и посмотреть, как Грау читает. В стихах оживают разные сказочные герои — Нильс становится юношей, который ждет гусиную стаю, потому что устал от города с его условностями. Девочка Дороти вернулась в серый Канзас из страны Оз, успела вырасти — и спиться.
Грау считает себя сказочником, при этом сказки она вытягивает клещами из окружающих ее людей. Обычно это истории в духе братьев Гримм — все плохо и герою — хуже всего. По этой причине Грау часто шутит: «Вы можете зайти в мой лес и осмотреться, но упаси вас господь однажды оказаться его частью».
Когда у Грау кто-то из зрителей спрашивает, кто ее любимый поэт, она сразу и без раздумий отвечает — Гумилев. Человек, из-за которого она влюбилась в Поэзию отчаянно и бесповоротно. У Грау много стихов, вдохновленных книгами и их авторами, некоторые стихи так и носят кодовые имена: «Шекспир», «Маркес», «Набоков», «Бродский».
О том, кто такая Грау
Что значит «Грау»?
– Вообще в переводе с немецкого Grau – это «серый цвет». Но в моем случае Грау — это, на самом деле, неформальное сокращение от Graurock. В немецком языке у этого слова два значения: «человек в серых одеждах» и «серый волк» из волшебных сказок. Сказки — одна из моих любимых тем для творчества. Настолько любимая, что даже кандидатскую диссертацию я пишу по элементам сказочных сюжетов в политике. Закончила факультет коммуникаций, отучилась шесть лет на двух программах и сейчас уже не представляю своей жизни без текстов.
Почему именно «Поэзия Периода Полураспада»?
Потому что каждый из стихов в буквальном смысле слова является частью моей души. Когда-то у меня был юношеский мини-трактат на эту тему, но именно как оформленная идея Поэзия Периода Полураспада живет всего год. Концерт в Санкт-Петербурге — первый раз, когда я везу свои стихи куда-то за пределы родной Москвы.
Какой ты поэт? Или тебе больше нравится звание «поэтесса»?
Если выбирать из нюансов – то все же поэт. А вообще, я причисляю себя к Крысоловам и душой отчасти я всегда в Гамельне. Потому что мне нравится сам концепт человека, который ведет за собой искусством. Неважно, каким именно. Мне хотелось бы оказывать такой же эффект своими стихами. Чтобы люди шли за мной, как дети из той легенды. Это такая “точка горизонта” – большая, далекая и – кто знает, достижимая ли за короткую человеческую жизнь? – цель, к которой я иду.
О поэзии
Как окружающие относятся к твоей поэзии?
Мама любит говорить, что мои старые стихи ей нравились намного больше, мол, они искренние, пусть и простые. А я все, что до 18 написано, не люблю, потому что читаю и не чувствую, что это я написала. Папа просто гордится – где-то даже несколько видео нашел, рассказывал мне, что смешно очень я читаю, даже я не знаю, про какие видео он говорит. Профессор мой университетский и нынешний начальник сам нашел мою подборку, когда принимал меня на работу и пробивал в интернете, что я и где. Очень основательный человек. Сказал, что ему очень нравится, периодически книгой интересуется, когда, мол, издамся.
Как появляются твои стихотворения? Почему ты пишешь? Для кого-то?
Я пишу не для кого-то, я пишу для чего-то. Бывает, что это в подарок кому-то, в поддержку, или просто человек вдохновил на сюжет своей историей. Я пишу, чтобы что-то изменилось. Человек посмотрел на ситуацию моими глазами. Или почувствовал, что его понимают. Я пишу для людей в принципе – потому что в моих историях многие узнают свои черты и свои проблемы.
Ты сразу залпом выдаешь стихотворения или скрупулёзно выстраиваешь рифму?
Я, скорее, выдерживаю стихи, как вино. Некоторые идеи лежат в голове по три-четыре года, чтобы дозреть, когда я найду правильную ноту, финальный аккорд для завершения мысли или, наоборот, те самые слова для начала. Чаще всего я слышу именно конец или “стержневую мысль”. Иногда могут пройти годы прежде, чем я сделаю для нее достойное обрамление.
Когда пишешь, держишь ли в голове определенную целевую аудиторию? Для людей какого возраста твоя поэзия?
Признаться честно, я не ориентируюсь на возраст, мой ориентир – уровень начитанности. Если человек читал то же, что и я, мы с ним найдем общий язык, будь ему 12 или 52. Я ориентируюсь на читающих, на умеющих слушать и на неравнодушных.
Ты помнишь, как о и чем начала писать?
Помню, конечно, осознанные стихи у меня появились, по моим меркам, поздно – лет в 11. Это были как раз разные ответы Николаю Гумилеву. Но я совсем не помню ни одной строки оттуда. А так, до этого – были разные школьные конкурсы, куда я тоже писала, занимала даже что-то, но это все было детское, скорее потому что взрослые просили написать что-нибудь, я и писала.
Почему у тебя совсем мало стихотворений о любви?
О, это то, что меня больше всего веселит касательно поэзии. Первое время ребята-музыканты или пишущие со свободных микрофонов в той же Археологии – да и просто те, кто подходил выразить свое мнение – начинали в одном и том же русле: “знаешь, я как-то не люблю поэтов. Девушек, пишущих стихи, я не люблю особенно. Но ты..”. И тут выяснялось, что моя поэзия в их глазах не “женская”, потому что я не пишу “про любовь”. Мне оставалось только пожимать плечами. Мне кажется нормой, когда каждый пишет про то, что чувствует и что его цепляет, а не про то, что он “должен” писать. Я нередко слышу на разных сборниках от выступающих что-то в духе: “Ну я же девочка, поэтому сейчас прочитаю стихотворение про любовь”. От этого мне забавно и даже смешно. Отсюда некоторый скепсис к любовной лирике, потому что лирика, мне кажется, должна писаться от чувства, а не от шаблона, что такие, как я, пишут вот про это и про то.
А еще любовь шире, чем лирика о ней. Ну, для меня, за всех никогда не берусь судить и тем более осуждать, каждый пишет, о чем хочет, я очень широкий и максимально не диктующий никому свою волю человек. Просто у меня по-другому, мне любовная лирика как жанр в моем творчестве, скажем так, тесна. Вот например “мы с тобою ошиблись веком” – история о том, как Папа Римский казнил тамплиеров. И она же – про любовь. Подтекстово. В самом стихотворении о любви – ни слова. О том, что она там есть, в полной мере знает только человек, которому она написана. “Братское”, про Каина и Авеля – оно тоже про любовь, но уверен в этом может быть тоже только человек, которому оно было написано. Для меня главное, что там не только любовь, что она вшита в другие истории, и истории куда более важные зачастую. Мне важно, чтобы история была многогранна и многожанрова. Каждый увидит то, на что настроено его зрение. Поэтому я редко – да почти никогда – спорю с людьми, о чем мои стихи. Я автор, но не диктатор. Нет такого, что правда одна, все остальное – искажения правды.
У тебя больше «женская» или «мужская» поэзия?
Я вообще разделение на “женскую” и “мужскую” поэзию не люблю. Есть Лемерт, которая гениально пишет про то, что сейчас происходит в Донецке, есть Знаменосец Ира, которая тоже очень много и остро пишет про войны – прекрасные исторические стихи, их можно вместе с учебниками по истории читать. И не только они, и не только эти стихи у них хороши. Поэзия для меня лично гендера не имеет. Как для меня не бывает хороших и плохих стихов – если это настоящие стихи.
О Dark Romantic Club и соавторстве
Как ты оказалась в Dark Romantic Club?
В Дарк Романтик я пришла почти случайно и окольными путями. Вообще ребята сидели фактически в моей библиотеке в Москве, где я работаю. У нас есть три филиала в Таганском районе. Но про самих ребят мне рассказал Тоша, звукорежиссер клуба «Археология», где я периодически вписывалась на свободные микрофоны. Посоветовал посмотреть, мол, мы с ребятами сойдемся. И он не ошибся.
А как ты относишься к соавторству, совместным выступлениям?
Соавторство я в прямом смысле слова никогда не пробовала. Написать одну вещь на двоих – не представляю, как это, хотя и интересная идея. Мне всегда казалось, что вместе гораздо сложнее, чем одному. Зато были ответы – мне на мои стихи и мои кому-то. Опыт забавный.
Но а что же та маленькая зарисовка про братьев, которую ты читала на дне рождения клуба?
А с этим как-то вообще неожиданно получилось. По сути, я писала стихотворение по обещанию близкому человеку – он хотел войну и пост-апокалипсис. В пост-апокалипсис я не смогла, а вот в войну – очень легко. И у нас с этим человеком такие отношения, что я сразу поняла, там будет письмо ему и в конце точка смерти. И пришло “Ведь о том, что я жив и цел, ты узнаешь ровно в момент, когда я поймаю тебя в прицел”. И вот оно написалось, а потом совершенно неожиданно для меня его подхватил поэт из ДРК. Ему так понравилась тема, что он сделал ответ второго брата – и сделал так хорошо, что сейчас вообще вряд ли кто-то сможет сказать, что я не ему это изначально написала. Мы их любим парой исполнять, как и сделали на пятилетие ДРК.
О письмах, любви и выступлениях
Расскажи о письмах. Ты раздавала их в «Каледонском лесу» и писала, по сути, совершенно незнакомым людям. Как все началось?
Письма я нежно люблю уже давно. Совсем поехала по ним крыша, когда появился проект “Письма о любви длиною в жизнь”. Моя хорошая подруга и мой учитель японского одновременно перевела книгу писем японцев. Мужья и жены, прожившие в браке больше 25 лет и умудрившиеся за эти 25 лет не возненавидеть друг друга. И вот там их письма – больше 150 кусочков тепла, света и любви. Учитель перевела, а я помогла издать эту книгу. Теперь 500 таких Писем живет по русскому миру и радуют кого-то.
Эти Письма очень сильно перекроили мои взгляды на любовь и отношения в целом. Это создание общей памяти. Разделение памяти. Писать знакомым проще – во время двухнедельной поездки во Вьетнам я исписала 40-листную тетрадь человеку, которого люблю, просто потому что его не было рядом, а мне хотелось передать эти эмоции. Бумага, как ни крути, для меня всегда будет сильнее и пронзительнее цифры. Я бумажное существо абсолютно. Стихи писать я могу только на листе – никаких гаджетов.
И что же для тебя теперь любовь? Предназначение или тяжелая совместная работа?
Для меня всегда была важна готовность человека к совместной работе. Отношения – это ведь действительно работа. Можно быть кем-угодно с каким-угодно характером. Но если ты хочешь быть с человеком, желание сделать так, чтобы прожить с ним как можно дольше, естественно. Если для этого нужно измениться – это тоже естественный процесс. В рамках допустимого, естественно.
Ты больше пишешь, когда у тебя все хорошо на личном фронте, или когда на нем затяжная война?
Мне кажется, это стереотип. Творчество – оно зависит от глубины человека, из которого ты берешь вдохновение. Глубина может вообще ни от чего не зависеть – она либо есть, либо нет. Либо вдохновляет человек, либо нет. Может вообще ничего особенного в человеке нет – а ты видишь, и все, поехали.
Конечно, в каком-то смысле творчество – это сублимация. Но не всегда. Если человек только сублимирует и ему нужно, чтобы был крах на личном фронте, чтобы писать – мне его жаль, потому что он не свободен в своем творчестве. Для меня творчество зависит от остроты восприятия. Я могу впечатлиться книгой настолько, что почувствовать состояние героя как свое собственное, а затем просто выписать его. Или впечатлиться эпизодом, который увидела на улице. Или просто сидеть, думать о чем-то – и тут строка пришла. Сейчас вот у меня все хорошо уже несколько месяцев, а идей все равно куча. Просто времени писать из-за работы нет.
А твоя впечатлительность – явление постоянное или включаемое?
Скорее все же включаемое. Один из моих пунктиков – самоконтроль. Я очень долго работала над собой в этом направлении и сейчас это как тумблер. Скорее так: я могу отключить чувствительность. Часто даже пользуюсь этим, потому что так удобнее, чистое сознание, неискаженное восприятие. Включаю обратно только на своей территории, там, где безопасно. При этом у меня хорошая память. я могу вызвать эпизод и почувствовать его так же, как если бы он происходил здесь и сейчас. С близкими людьми чувствительность обостряется и раскрывается по-полной, а так – скорее держу ее в руках, не даю разгуляться. я не люблю драматизировать. Но в это очень легко съехать, когда пишешь стихи – эмоция должна быть настолько плотной, чтобы вот прямо осязалась. Я просто жду нужной плотности и выпускаю это, когда пишу стихи. Написала вещь – отпустила эмоции. Как воду в ванне слить. Чтобы через край не перелилась.
На выступлениях «включаешь» или «отключаешь»?
Сложно. На выступлениях я ее жестко контролирую и как бы направляю в нужное мне русло. Мне нужна очень высокая концентрация, потому что я читаю стихи на память всегда. И какие-то чувства могут меня просто сбить. По этой причине, кстати, я за весь концерт в воскресенье ни разу не посмотрела на своего человека, хотя он сидел рядом – боялась, что забуду строку какую-нибудь… И в то же время я не могу не чувствовать, когда читаю их. Ровно то, о чем читаю. Не больше и не меньше. Ничего лишнего. То есть это чувствительность сильная, но очень жестко в тех рамках, которые мне нужны.
Скорее даже так – я выключаюсь из себя и переношусь в тех, о ком читаю. Меня в этот момент нет. Мне нужно быть ими и я просто не чувствую себя собой с первой строки и до последней. Не знаю, насколько это заметно при чтении, но я тут вот видео с вечера посмотрела и очень поразилась тому, насколько сильно у меня голос меняется, как только я начинаю читать.
Легко собственные стихотворения запоминаются?
Я подолгу вынашиваю, поэтому да, легко. Когда строчки по нескольку месяцев или лет в голове крутишь, они приживаются. Сейчас я фактически никак не готовлюсь к выступлениям – не прогоняю программу перед. Только с теми стихами, которые редко совсем вспоминаю, такое бывает, что я все же пытаюсь проговорить их перед чтением. Как с Билли тем же. А так, обычно – я ловлю тишину на секунду, нахожу первую строчку – это как потянуть клубок за нитку – и дальше оно само читается уже, мне главное сконцентрироваться на клубке этом и не отпускать его.
Об Алисе
О, это была отдельная история. Этот из тех стихов, которые как раз по несколько лет вынашивались. То есть идея пришла ко мне в 2014 году. Просто потому что в Коктебеле, где я тогда отдыхала, в номере было классное зеркало. И там пришел стержень – Алисы, которая видит в зеркале мужчину. Часто мне говорят, что это про транссексуалов — я не спорю, но на самом деле мне просто хотелось максимально развести реальность и Зазеркалье, чтобы был такой контраст между Алисой и Алексом, который ударил бы наотмашь. Для меня это про всех, кто внутри не то, что снаружи. И про всех, кого пытаются загнать в рамки общепринятого. И вот она лежала, эта идея, и сначала для меня все было очевидно – Алиса уйдет в это Зазеркалье совсем, сбежит из мира и станет Алексом. А буквально этой осенью я сидела перед зеркалом в месте, которое я теперь могу назвать своим домом, на полу, и видела комнату за собой, мир за собой. И я поняла, что Алиса разбивает зеркала. Одно за другим. И это более горько, чем желанный, но в общем предсказуемый уход в тот зазеркальный мир. Это реалистичнее. Тогда я услышала последнюю фразу. И идея вылилась после двух лет выдержки, потому что получила свое логическое завершение.
Если бы она ушла – это все же была бы сказка. А с таким финалом это все же реальность.
Говорят “Посмотри на себя” – и Алиса молча
Смотрит загнанным зверем в пустое “сейчас” и “здесь”.
В мире взрослых закон бессердечен и трижды прочен:
Их реальность – не место для кроликов и чудес.
Так Алиса опять упирается в Зазеркалье:
Отражение дрогнет, покроется коркой льда.
В нем Алиса – уже не Алиса совсем, а Алекс,
В ней два метра роста и рыжая борода.
У нее есть любимый нож и любое дело,
Потому что никто не одёрнет, что ей – нельзя.
Лес ей будет постелью, дорога – женой, горизонт – пределом.
Это личный D9. Алиса берет ферзя.
Ей твердят: “Не дурачься. Ты знаешь, тебя искали.
Убежать не удастся. Садись доучи урок”.
Но Алиса на них смотрит волком – совсем как Алекс,
И в груди у него Фимбулвинтер и Рагнарёк.
И в груди у него заплетают баллады норны,
Вьется нитка свободы, полета степной напев.
А Алису шлифуют, вгоняя в оправу нормы,
И Алиса тускнеет, пожить еще не успев.
Рамки, нормы – какого чёрта они сдались ей?
Только взрослые глухо, сухо, мол, им видней,
“Посмотри на себя”, –
без конца говорят Алисе.
Зеркала не живут в этом доме и пары дней.
