«Все мы люди, все мы братья, все мы Карамазовы, кто-то больше, кто-то меньше» – вспоминали сегодня все – и стар, и млад, – собравшись на площади возле метро Достоевская, поднимаясь на цыпочки, поглядывая по сторонам, на окна, на высокую сцену, восторженно фотографируя – или фотографируясь – на фоне огромных плакатов, живых скульптур и актеров, сегодня как никогда отчетливо чувствуя свою причастность к чему-то необыкновенному, книжному, старинному и горячо любимому.
Ведь верно – все мы любим и Достоевского, День которого Петербург сегодня празднует, и его именитых гостей – Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Гете, Бальзака, Жорж Санд… Всех их изучают по всему миру уже не как достояние какой-то определенной страны, а как всемирную ценность, прекрасные произведения в контексте каких-то литературных течений и учебных программ – или самих по себе, как приятных собеседников однажды вечером, во время прочтения. Поэтому неудивительно, что праздновать вместе с писателями собрался весь город и его гости, радостными аплодисментами встречающие с трудом поднимающегося по ступенькам на сцену Крылова, потерявшего свой нос Гоголя, вытанцовывающую элегантную Жорж Санд и ее спутника.
«А, это со мной!» – небрежно заявляет писательница, едва кинув взгляд на юлящего вокруг мужчину и вновь разворачиваясь к зрителям, благосклонно улыбаясь и чуть кланяясь: живое воплощение французской женственности мировой литературы.
Последняя (Её Величество Литература) тоже тут – в , сшитом из обрывков произведений и кусочков материков, кокетливо склонившая голову и потягивающая «красненькое» из высокого бокала. Рядом стоящий мим, кривляясь и передразнивая другого – но уже по ту сторону сцены – внезапно вскрикивает и срывается с места – остановить худого и высокого Лермонтова, нет-нет да подносящего роковой револьвер к виску.
Зрители затаили дыхание: кавалькада именитых гостей, так похожих – слишком похожих – на картинки в школьных учебниках, царствовует пред взорами. Именинник подзадоривает внимание публики: «А кто угадает следующего гостя – тому призовой мандарин! А вот и нет, мандарин уходит Пушкину!» – и вот уже фрукт летит к Александру Сергеевичу, не преминувшему отправить его в рот. Целиком.
На стоящих у сцены еще не раз что-то сыпалось: и конфеты, и даже хлеб от Крылова, выступившего вместе со своей животной свитой, готовой подхватить престарелого писателя чуть что. На одной сцене выступали и Консуэло, и Лида, и Иф, подхватывающие подолы платьев, соревновались в оригинальности интерпретации «Братьев Карамазовых» Шекспир и, собственно, сами Карамазовы, страдал князь Мышкин, пускали мыльные пузыри разрисованные мимы, периодически подскакивая и предотвращая самоубийство несчастного Лермонтова…
«Все, Пушкину больше не наливать» – смеясь, поддержал Достоевский падающего от усталости коллегу, только что закончившего выплясывать на сцене феерический африканский танец.
И немецкие, и русские, и французские и английские писатели – все, словно братья, смеялись, плясали, кланялись публике, подхватывали на руки дам и поздравляли именинника, выступая в едином литературном сонме, который не подвластен никаким национальным розням и противоречиям. Ведь Мировая Литература – это что-то, стоящее превыше всех распрей, изобличающая их наряду с остальными пороками, надсмехающаяся над их мелочностью и сиюминутностью.
Фото нашего корреспондента Юлии Филановой
